Выберите тематику

Журналы / Электронные журналы

Книги / Электронные книги

«Впереди – Иисус Христос…»

Автор: Священник Евгений Беляков, настоятель храма св. Николая Чудотворца, организатор и руководитель общества любителей церковной истории Северо-Востока России, преподаватель ОПК в Гимназии (английской), Гимназии № 24 , г. Магадан; yaranga@bk.ru


Тип статьи: сценарий урока-духовное эссе


Страницы: 21–27


Ключевые слова: погода, проекция души, бесценная человеческая жизнь, границы рационального


Аннотация статьи: «На лесной поляне молился человек… На лице его было выражение удивительное – то самое, что бывает на лицах людей, вспоминающих детство или что-либо равноценно дорогое. Человек крестился размашисто и быстро: тремя сложенными пальцами правой руки он будто тянул вниз свою собственную голову… Это был заключенный Замятин, священник из одного барака со мной…Замятин служил обедню в серебряном лесу. (Варлам Шаламов, «Колымские рассказы»)

Их обедни «в серебряном лесу» преобразились в храмовые Литургии, привели на Колыму многих глубоких и мудрых священников.



Когда впервые читаешь поэму Александра Блока «Двенадцать», финал поэмы вызывает сначала легкий шок, потом недоумение, и только после повторного прочтения все стано­вится на свои места. Действительно, в финальной сцене можно ожидать появления кого угодно кого угодно, но не Иисуса Христа.

Слишком уж несовместимы методы революции и христианства, слишком живо звучат в памяти только что слышанные призывы: «Эх-эх, согреши! Будет легче для души!», «Пальнем-ка пулей в Святую Русь!», слишком много радости слышится в словах «Эх, эх, без креста!»... И это не единственная стран­ность поэмы.

Повторное недоумение мы испытываем, когда пытаемся пе­ресказать сюжет «Двенадцати». Вспоминаются «Кавказский пленник», «Полтава» А. С. Пушкина, «Демон» М. Ю. Лермонтова и другие поэмы со сложным многоплановым сюжетом. Здесь же... «идут двенадцать человек...», по пути убивают Катьку и... все – ни начала, ни конца... Однако внимательный читатель не может отделаться от ощущения, что это убийство – не глав­ное, что происходит в поэме, что наряду с этой грубой сюжет­ной' линией тянется еще одна ниточка – главная, ради которой поэма и была написана, в которой и выразился в полной мере творческий гений Блока. Так что же происходит в поэме на самом деле?

Давайте начнем с погоды. Нередко бывает так, что состоя­ние природы в произведении служит своеобразной подсказкой, помогает лучше понять его общий настрой и, следовательно, более глубоко проникнуть в замысел автора. Тем более что Блок, по собственному признанию, видит в природе не просто «окружающий мир», а нечто большее: «Меня тревожили знаки, которые я видел в природе, но все это я считал «субъектив­ным» и бережно оберегал от всех». Тем более что и поэму свою он начинает именно с описания погоды. Какова же она в «Две­надцати»? Давайте прочитаем те строки поэмы, в которых Блок уделяет этому особое внимание.

Чтение отрывков из поэмы.

1

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер –

На всем божьем свете!

Завивает ветер

Белый снежок.

Под снежком – ледок.

Скользко, тяжко...

***

Ветер хлесткий!

Не отстает и мороз!

***

Ветер веселый

И зол и рад,

Крутит подолы,

Прохожих косит…

***

... свищет ветер...

2

Гуляет ветер, порхает снег...

4

Снег крутит...

10

Разыгралась чтой-то вьюга,

Ой, вьюга, ой, вьюга!

Не видать совсем друг друга

За четыре за шага!

***

– Ох, пурга какая, Спасе!

11

И вьюга пылит им в очи

Дни и ночи Напролет...

12

... ветер с красным флагом

разыгрался впереди

вьюга долгим смехом

заливается в снегах...

Итак, – ветер и вьюга, одним словом – непогода. И это дей­ствительно НЕ погода, а точнее – не только погода. Можем ли мы представить себе ветер, который дует одновременно «везде» («на всем божьем свете»)? Наверное, нет. Значит, речь идет не просто о движении воздушных масс в атмосфере, какая-то другая сила скрывается за этим образом. Какая-то другая сила «разыгралась» с человеком: сбивает его с ног, «крутит» им, как хочет, «свищет» как Соловей-разбойник, «прохожих косит», «гуляет» по России. К концу поэмы она превратится во вьюгу (ветер со снегом), которая будет «пылить в очи» и заливаться долгим демоническим смехом.

Нашу догадку подтверждает и «цветовое решение» Блоком своей поэмы. «Черный вечер, белый снег...». Черный и белый – два основных цвета поэмы. «Белый – Черный» – универсаль­ная цветовая символика борьбы света и тьмы, добра и зла. Поз­же появится красный цвет, цвет крови, как символ жестокой битвы, войны до крови. И все. Белый, Черный, Красный... Это значит, что речь в поэме пойдет только об этом противостоя­нии, ничего лишнего. Этим объясняется и религиозная симво­лика поэмы.

Похоже, что, вслушиваясь в «музыку революции», гением своим Александр Блок почувствовал, что в 1917 г. в России соверша­лось нечто большее, чем смена политического строя, нечто го­раздо более грандиозное, чем революция. Что? Давайте чи­тать дальше.

Известно, что в революционные дни Блок ходил по Пет­рограду, всматриваясь в лица людей, вслушиваясь в обрывки разговоров, доносившихся до его слуха, грелся у разложенных на улицах костров, пытаясь уловить в революции главное для поэта – ее дух и музыку. И первая глава поэмы – это своеоб­разный отчет об этих «экспедициях». Мы видим различные сцены из жизни петроградских улиц, слышим грубые шутки, обрывки фраз, очевидно, слышанные самим Блоком. Чувствуем саму атмосферу переходного времени, когда комическое «ста­рушка, как курица...» мешается с беспомощным «уж мы плака­ли, плакали...», тревожное «Погибла Россия!» с бессовестно-по­шлым «и у нас было собрание...», когда все покрывается траги­ческим «Хлеба!» и страшным «черным, черным небом» над голо­вой. Все так живо, что создается впечатление, будто Блок за­писывал эти сцены, фразы прямо на улице в блокнот, чтобы потом передать нам. Но для нас не это самое ценное в первой, вводной главе поэмы, а то, что музыка революции, которую он так жаждал услышать, начинает звучать уже сейчас.

Скажите, каким мы видим человека в первой главе? Силь­ным, могущественным, гордым – каким? (Ответы детей.) Беспо­мощным, слабым, зависимым, жалким. А кто же тогда «заказы­вает музыку», что противопоставляется слабости человека? (Ответы детей.).Сила и могущество стихии. Только ветер ве­сел и рад. И необычайно зол. Ветер «хлесткий» – характерис­тика удара в боксе. И мы, конечно, помним, что речь идет не об обычном ветре, а о том, который «на всем божьем свете»... Та­кое ощущение, что сама злоба разлита в воздухе, сбивает с ног человека, «подолы крутит, прохожих косит». Заливается смехом, радуется беспомощности человека, жаждет его гибели... Вот он – безжалостный дух революции. И он, конечно же, не в воздухе. Смешно было бы обвинять воздух в жестокости. Он гораздо глубже – груди «товарища»: «злоба, грустная злоба кипит в груди... Черная злоба...». Именно отсюда вырывается она и («тра-та-та!») «косит прохожих». «Ветер веселый и зол и рад...», разве не его музыку, не его злые завывания слышим мы в словах: «мы на горе всем буржуям мировой пожар разду­ем»?.. Разве не этот ветер бродит «в крови» (3-я глава). Он как будто ворвался в души людей («Холодно, товарищи, холодно!»), и уже не понять, кто же «гуляет» в поэме – «ветер» (2-я глава) или «голытьба» (7-я глава). И уже не знаешь, то ли это ночь, вьюга, холод завладели душами людей, то ли наоборот, эта ночь, и вьюга, и холод вырвались из их душ наружу и теперь все это воет, вьюжит, ухает, скрипит, завывает и носится по России...

Итак, погода в поэме – это проекция того, что происходит в сердцах и душах «товарищей».

Но что-то еще, какой-то важный, постоянно повторяющий­ся, назойливый мотив примешивался к звукам общей симфонии в эти первые дни и месяцы революции, и творческий гений Блока улавливает и его. В слове этот мотив воплотился так:

Черная злоба, святая злоба...

Пальнем-ка пулей в Святую Русь...

Эх, эх, согреши!

Будет легче для души!

Эх, эх!

Позабавиться не грех! (об убийстве)

Что все это значит? Почему это злоба стала святой? По­чему от греха на душе должно стать легче? И т. д. Как вы думаете? (Ответы детей.) Другими словами, мы имеем дело с иерархией ценностей, в которой все перевернуто с ног на голо­ву. А точнее, с христианской иерархией ценностей, вывернутой наизнанку. Зло объявляется добром, святыня требует уничто­жения, для спасения души нужно грешить, жизнь – самое дорогое, что есть у человека, ни во что не ставится. Одним словом,

свобода, но «эх, эх без креста!», – свобода безнравственных ограничений. При таком положении вещей «пуляй, в кого хочешь: хоть в Святую Русь, хоть в Катьку, хоть в Ваньку – «тра – та – та.»... Когда на человеке «креста нет», когда в нем нет ничего святого», любое убийство можно оправдать чем угодно – идеей революции, благом человечества и т. д.:

Что, Катька, рада? – Ни гу-гу...

Лежи ты, падаль, на снегу!

Революцьонный держите шаг!

Неугомонный не дремлет враг –

т. е. речь идет о сознательном попрании христианской, тра­диционной для России системы нравственных ценностей. Бо­лее того, этому придается ореол подвига («потяжеле будет бре­мя нам, товарищ дорогой»). Показательны в этом смысле 7–10-я главы. Только что произошло убийство Катьки...

И опять идут двенадцать,

За плечами – ружьеца.

Лишь у бедного убийцы

Не видать совсем лица...

Мы видим нормальную человеческую реакцию. Убийца ис­пытывает чувство вины. Так переживает, что на нем и лица нет. Сила сокрушения настолько велика, что у автора поэмы он вызывает сочувствие – Блок называет его «бедным», как бы жалеет его.

Все быстрее и быстрее

Уторапливает шаг.

Замотал платок на шее –

Не оправиться никак...

Он «уторапливает шаг», как будто хочет убежать от самого себя, от угрызений совести. Похоже, его бьет дрожь, морозит, он нервно кутается в платок, но не может справиться с собствен­ной совестью, не может «оправиться» от собственного поступка. Эта внутренняя борьба настолько сильна, что не может укрыть­ся от взоров его спутников. Они замечают произошедшую в товарище перемену, несмотря на темень, вьюгу, несмотря на то, что все их внимание должно быть направлено в ночь, «на незримого врага»:

– Что, товарищ, ты не весел?

– Что, дружок, оторопел?

– Что, Петруха, нос повесил,

Или Катьку пожалел?

И Петруха, не стесняясь своей «слабости», плачется перед товарищами «Ох, товарищи родные, эту девку я любил...» и т. д. Он жалеет о сугубой глупости своего поступка, поскольку уби­вает не врага на войне, не защищая кого-то или самого себя, а убивает из единственной только ревности – «сгоряча». Похоже, он сокрушается о том, что бесценную человеческую жизнь прервала вспышка минутного гнева.

Загубил я, бестолковый,

Загубил я сгоряча... ах!

Последнее «ах!» настолько выразительно, что и сам прони­каешься сочувствием к этому несчастному. Но какова же ре­акция его спутников?

– Ишь, стервец, завел шарманку...

«Шарманку» –тздесь намеренное преувеличение, как будто он уже неделю изо дня в день кается перед ними в собствен­ных грехах.

Что ты, Петька, баба, что ль?

Вот уже знакомая нам «перевернутость» действует в его спутниках: по-настоящему мужественный поступок («имей му­жество признать свою неправоту») называется «бабским», силь­ная сторона характера признается слабостью человека.

– Верно, душу наизнанку

Вздумал вывернуть? Изволь!

Здесь уже откровенное глумление: «Хочешь нам исповедать­ся? – Давай! Сейчас мы тебе все грехи отпустим!»

– Поддержи свою осанку!

– Над собой держи контроль!

«Одумайся! Будь человеком! («Шаг держи революцьонный!»)». Умение слышать голос собственной совести уже не является критерием человечности.

–Не такое нынче время,

Чтобы нянчиться с тобой!

Потяжеле будет бремя

Нам, товарищ дорогой!

Разве есть тяжесть (бремя) тяжелее той, которая тяготит душу? Здесь как бы говорится «Главное – это не то, что внутри тебя происходит, в твоей душе, а то, что происходит вовне – на улицах, в политике, те задачи, которые стоят перед революцией».

Как же реагирует на это Петька?

И Петруха замедляет

Торопливые шаги...

Работа совести как бы приостанавливается.

Он головку вскидавает,

Он опять повеселел...

И дальше – поразительно! – новая оценка убийства:

Эх, эх!

Позабавиться не грех!

Теперь уже убийство – это не грех, это забава. Общая «перевернутость» входит и в душу Петрухи. И не просто вхо­дит, а получает свое логическое развитие:

Запирайте етажи,

Нынче будут грабежи!

Отмыкайте погреба –

Гуляет нынче голытьба!

«Нынче», т. е. когда свершилась эта перемена. И далее мы становимся свидетелями не просто преступного безобразия, разгула, «узаконенного» идеей революции, – какая-то глубин­ная, нутряная злоба выходит наружу. Скоро «ветер» превра­тится во «вьюгу». Вся 8-я глава по стилю напоминает былину, только вместо богатырской отваги здесь правит бал бандитская и нечеловеческая удаль:

Уж я времячко

Проведу, проведу...

Звучит как угроза. Это угроза и есть:

Уж я темячко

Почешу, почешу...

Уж я семячки

Полущу, полущу...

Ужь я ножичком

Полосну, полосну!..

Ты лети, буржуй, воробышком!

Выпью кровушку...

***

И больше нет городового –

Гуляй, ребята, без вина!

Ужасом веет от этих слов. «И больше нет городового...» –нет сдерживающей силы, в городе воцаряется хаос. Что-то эти ребята нагуляют... И если наше предположение о связи меж­ду внутренним состоянием двенадцати и погодой в поэме верно, сейчас должна разразиться буря. И действительно, следующая глава так и начинается:

Разыгралась чтой-то вьюга,

Ой, вьюга, ой, вьюга!

Да это уже и не совсем вьюга:

– Ох, пурга какая, Спасе!

Не выдерживает Петрухина душа этого разгула, вновь взы­вает к Богу.

– Петька! Эй, не завирайся!

Тут же одергивают его дружки.

От чего тебя упас

Золотой иконостас?

«От чего могут спасти доски иконостаса? Посмотри на себя:

Али руки не в крови

Из-за Катькиной любви?»

Обычный прием уголовников. Внушить человеку мысль, что назад в мир честности и порядочности возврата уже нет. «Ка­кой такой Спас, ты же убийца!».

– Шаг держи революцьонный!

Вот она — альтернатива! Все то же «Эх! Без креста! Но, это, кажется, уже и жизненное кредо:

...И идут без имени святого

Все двенадцать – вдаль.

Ко всему готовы,

Ничего не жаль...

«Ко всему готовы, ничего не жаль...» – последняя стадия в потере человеческого облика.

И вьюга пылит им в очи

Дни и ночи

Напролет...

«Пылит», значит, засоряет, слепит. Не в лицо – «в очи». Мы с вами помним народную мудрость «глаза – зеркало души» Значит, их ослепляют собственные озлобленность и страсти, над которыми душа уже не властна, наоборот – порабощена ими

«Дни и ночи напролет...». Как и «Ветер, ветер – на всем божьем свете!», эта фраза убеждает нас в том, что речь идет не о каком-то конкретном ненастном вечере. Блок говорит о |революции вообще, делится с нами тем, что ему открылось. В этой короткой фразе слышатся и пророческие нотки – необычайно долгим для России будет этот «черный вечер», – пора откладывать на черный день. Так оно и получилось...

Так мы подходим к последней, самой таинственной главе поэмы. Почему в финале появляется именно Христос? Какое отношение имеет Он к этим людям? Читаем дальше.

...Вдаль идут державным шагом...

– Кто еще там? Выходи!

Впереди – сугроб холодный,

– Кто в сугробе – выходи!..

– Эй, откликнись, кто идет?

– Кто там машет красным флагом?

– Приглядись-ка, эка тьма!

– Кто там ходит беглым шагом,

Хоронясь за все дома?

– Все равно, тебя добуду...

57

Словно слепые... И они действительно слепы («эка тьма!»). Только не физически, а духовно. Поэтому и не видят ни соб­ственной беды, ни Христа.

Это – ветер с красным флагом

Разыгрался впереди...

«Ветер» – собственная их злоба слепит и дразнит их.

... только эхо откликается в домах...

«Неугомонный враг», разумеется, так и не появился... Его и не было. Была идея врага. Нужно же было чем-то прикрывать свое «нынче будут грабежи», свое «отмыкайте погреба – гуля­ет нынче голытьба!», свою злобу: «Ты лети, буржуй, воробыш­ком! Выпью кровушку за зазнобушку...», свое упоение свобо­дой без креста: «И больше нет городового – гуляй, ребята, без вина!» и т. д.

Вот что почувствовал Блок в воздухе революци­онного Петрограда, вот как открылась ему революция, вот что он расслышал в ее музыке. Правда, под грохот этой музыки сам Блок расслышан не был. Но революционные массы «Двенад­цать» приняли, кто же не любуется своей удачной фотографи­ей... Сам же Александр Блок, заглянув в открывшуюся ему бездну, вслух поэму нигде не читал и после «Двенадцати» по­чти ничего уже не писал. Оставил подаренные ему новой вла­стью посты и на вопрос «Почему вы не пишете?» отвечал: «Все звуки умолкли». Но было бы ошибкой считать, что «Двенад­цать» убили поэта.

Когда писатель на страницах своих произведений пишет о вере, мы понимаем, что он свидетельствует о внутреннем опыте собственной духовной жизни, т. е. Бог сначала входит в жизнь писателя и только потом в жизнь его произведений. С Блоком же все произошло с точностью до наоборот. Но обо всем по порядку.

Как объяснить финал поэмы? Как объяснить присутствие среди всего этого бессовестного разгула Иисуса Христа? По­чему Он «впереди» двенадцати? Что за флаг в Его руках?

Надо сказать, что слово «впереди» возымело почти маги­ческое действие на многих читателей поэмы. Но «впереди» – еще не значит «с». Обратите внимание, когда речь заходит о присутствии Христа, Блок строит безглагольную фразу:

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной...

Из такой фразы не понять, идет ли Он с ними? И уж тем более идут ли с Ним они. К тому же может ли быть предводи­тель «невидим». Давайте вспомним и важную в этом смысле фразу «...и идут без имени святого»... Его поступь «надвьюжна», Он – над вьюгой, непричастен вьюге, «черная злоба» не «кипит в Его груди», т. е. вьюга «Двенадцати» не входит в Его сердце и не выходит из него (вспоминаются слова, сказанные Спасителем ученикам на Тайной Вечери: «...идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего»).

В Его руках действительно флаг. Но впервые за всю поэму этот флаг не красен, а кровав, и в творчестве Блока это не может быть случайностью. Значит, это другой флаг, не больше­вистский. Скорее всего, здесь мы имеем дело с семантической параллелью. У христиан, как и у большевиков, есть свой флаг, по которому их узнают везде – это крест, на котором Христос был распят, на который пролилась Его кровь (поэтому «флаг» в руках Христа и «кровавый»), который Он нес на себе к месту казни, и который Он вновь несет на Себе как символ новых распятий, которые готовит Ему новая Россия.

Таким образом, в поэме Иисус Христос присутствует совсем не как вождь двенадцати (они, кажется, и не подозревают о Его присутствии), а так же, как и в реальной жизни, – всегда, везде, незримо. ,

Появление Христа в революционном хаосе поэмы... Оно неожиданно не только для нас. Неожиданным оно было и для самого Блока. Известна его фраза «Я не хотел, чтобы шел Христос, мне хотелось, чтобы шел Другой»... Но это уже было делом не ума, не логики. В своем творчестве Блок выходит за границы рационального. Постигая творческим гением происхо­дящее, он не просто пишет, нет – сначала видит и только потом пишет. «Я записал то, что увидел и услышал. Я – свиде­тель» – его слова... Только этим можно объяснить, почему поначалу принявший революцию Блок пишет о ней такую страшную поэму. Но в этом и чудо – подлинное творчество очищает запыленное вьюгой зрение. Среди революционного хаоса Блоку открывается присутствие в мире Бога... Чем-то этот разваливающийся, пыхтящий «цигарками», одинаково же­стоко стреляющий в свое святое прошлое и своих любовниц, грабящий, плюющийся «семячками», играющий «ножичками» мир должен удерживаться от ужаса окончательного распада. И он удерживается страданиями любящего Бога... Кровавый флаг, который несет Христос – это крестный символ отступнического греха России.

Так о чем же поэма «Двенадцать»? (Высказывания детей.)

Общий вывод: внимание Александра Блока приковано не столько к тому, что происходит в России, сколько к тому, что происходит с Россией. Речь в поэме идет о духовном отступ­ничестве русских людей от тех нравственных идеалов и цен­ностей, которые они исповедовали веками. 


Яндекс.Метрика